This site was made on Tilda — a website builder that helps to create a website without any code
Create a websiteДвенадцать лет, круглая сирота, стирала белье на Камчатском люнете, собирала свинец для отливки пуль, смертельно ранена в третью бомбардировку города.
Четырнадцать лет, круглый сирота, отличился при сборе пуль на Камчатском люнете , за что контр-адмирал Истомин В. И., руководитель обороны Малахова кургана и прилегающих редутов, наградил его золотой пятирублевкой. вылазок; попал в плен к французам, бежав, захватил важные документы, отмечен наградами.
Девять лет, дочь погибшего матроса Никиты Велихова , помогала матери в госпитале, перевязывала раненых на бастионах, награждена медалью «За защиту Севастополя».
Костя Поляков переселился с 4-го бастиона на Малахов курган. Офицер морской артиллерии Николай Афанасьевич Иванов уговорил отца Полякова отпустить сына на Малахов курган, под личный надзор Иванова, с протекцией которого Костя мог бы даже сделать себе карьеру. С этим предложением пришлось волей-неволей помириться, ибо... Костя... оставался без надзора. Костю приставили к орудию... В короткое время из Кости вышел бравый артиллерист; спустя месяц я увидел Костю в форме кондуктора корпуса морской артиллерии, украшенного Георгиевским крестом.
У Кости оторвало ногу выше колена. Как тяжелораненому ему сделали ампутацию не в очередь. Костю не флороформировали, и во время операции он не издал ни одного стона. Поляков был произведен в прапорщики и разгуливал на костылях по Мичманскому бульвару.
Он где-то добыл матросскую шапку, лихо надел ее набекрень, на свою... голову; он стоял у орудия в числе орудийной прислуги и притом в первом ряду при подаче в дуло снаряда. Он был снисходительно допущен к пушке вместо только что убитого матроса, благодаря покровительству знакомаго ему матроса-комендора.
- Молодец, Алеша! Не робей, Алеша! - добродушно подшучивал рядом стоящий матрос.
Арап ничего не отвечал. Глаза его налились кровью, грудь высоко поднималась. А лицо было искажено выражением такой злобы и свирепости, какой я никогда у него раньше не наблюдал.
Как бездомный, бесприютный мальчик, Арап сразу и окончательно укрепился на 4-м бастионе. Послушный и почтительный относительно старших, он скоро возбудил у них к себе общия симпатии.
День 5-го октября был днем духовного перерождения Арапа... Когда штуцера перестали быть на бастионах редкостью, Арап приобрел репутацию ловкого и меткого стрелка и, говорил, не раз под его выстрелами падали французы, имевшие неосторожность показываться на виду своей батареи.
- Ну, Алеша, уходи, брат, домой! Павел Степанович сердится! - шутливо обратился Спицын к Арапу.
- Никак нет! - ответил Арап, одетый уже в синий матросский костюм.
- Чего - нет?
- Не пойду! - уперся Арап.
- Ему и идти-то некуда! - заметил матрос.
- Он без отца, без матери!
Арап сделался настоящим матросом, и с ним обращались как с настоящим матросом, что высоко подняло его в собственных глазах. Он, несмотря на свои 14 - 15 лет, обладал крепкими мускулами и силою взрослого человека. Оказывавший ему протекцию матрос-комендор давно уже был убит, а Алеша все-таки оставался у орудия, представляя собою известный нумер орудийной прислуги.
На бастионе начали говорить о том, что волонтер Алексей Арап достоин Георгиевского креста...
Спустя некоторое время доложили по начальству, что Арап выстрелом из штуцера свалил показавшегося на валу батареи французского офицера. Случай сделался достоверным, и волонтер Арап был награжден знаком отличия военного ордена в присутствии Спицына, Хрущева и офицеров.
Недолго, однако, бедному Алеше пришлось щеголять с Георгиевским крестом... На Святой неделе неприятель открыл страшную канонаду, которая продолжалась несколько дней. В эти дни многие защитники Севастополя сложили свои головы. Рядом с Алешей стоявший матрос был убит гранатой; вслед за упавшим матросом свалился и Алеша. Через несколько дней... узнали, что Алеша поправляется, но ничего не видит: Алексей Арап ослеп.
Это был всеобщий любимец, и все горевали, что этот жребий пал именно на него.
Юноша, полный отваги, во цвете молодости, красоты и силы, он был единственным утешением и кормильцем старушки-матери. Она жила где-то далеко в глуши города Славянска, Харьковской губернии, и страдало, болело любящее сердце матери по воине-сыне, сражавшемся за родину где-то далеко от нее. Что она переживала в эти горестные минуты, каждый поймет.
Кондратьев думал, и вспоминал, и говорил о своей матери и мальчике-брате постоянно. Он во всем себе отказывал и посылал им каждый сбереженный грош.
После смерти его нашли письма старушки-матери, которых нельзя было читать без слез. Сколько любви, сколько переживаемого горя и сколько трепета за него, за любимого сына, сколько нежности было в этих простых, искренних беседах матери с кормильцем-сыном. Какие нежные убеждения не отказывать себе ни в чем во имя ее, потому что он еще молод, а она уже отжила свое, и много ли ей надо! И тут же, в последнем письме, посреди горячей благодарности за присылку нескольких десятков рублей, она с восторгом рассказывает, что купила себе своего любимого цветочного чаю, которого уже не имела 8 дней.
Кондратьев жил в доме под Малаховым курганом со своими друзьями. Одного из них, Кравченка, он скоро потерял и был сильно огорчен. Он вызвался быть распорядителем на его похоронах. Возвратясь с похорон, юноша был в очень мрачном настроении. Товарищи благодарили его за печальные хлопоты.
— Не стоит благодарности, господа, — отвечал он. — Сегодня я похоронил Кравченка, кто-то из вас завтра похоронит меня!
Когда была назначена вылазка Бирюлева, Кондратьев сам вызвался вести охотников охотского полка. Он часто ходил на вылазки.
Весь этот день до вечера он молча просидел в своей комнате перед камином. Точно его томило предчувствие, или он мысленно прощался с матерью, с молодой жизнью. Товарищи старались развеселить его шутками, болтовней. Ничто не помогало.
Но вот пришли сказать: пора! Охотники собираются. Товарищи стали убеждать Кондратьева не итти сегодня на вылазку.
— Не ходи, голубчик Кондратьев! Ты сегодня сам не свой. Откажись... Еще есть время.
— Нет... я этого не сделаю!.. Пора.
— Не ходи! Охотников за тебя много... Право, послушай нас, — уговаривали его.
— Пойду!.. Если убьют меня, то, по крайней мере, мои бедные мать и брат будут иметь кусок хлеба. Пожалуйста, только, господа, похороните меня как можно скромнее, чтобы после меня больше денег можно было послать матушке.
И славный юноша пошел навстречу смерти.
Подбегая к траншее, Кондратьев с охотниками наткнулся на французский секрет. Завязался рукопашный бой. В пылу его Кондратьев увидел, как два зуава наскочили на нашего солдата. Одного наш молодец успел повалить штыком. Другой размахнулся, чтобы поразить его в бок. Тигром бросился Кондратьев спасать своего солдата и шашкой разрубил врагу голову. Тот повалился, но, падая, чем-то задел взведенный курок своего ружья.
Выстрел пришелся прямо в сердце Кондратьеву. Он не успел и простонать. Разъяренные охотцы залили кровью французские траншеи за смерть любимого офицера. В ту же ночь они, рыдая, положили труп его в комнате, против того самого камина, около которого он сидел, Бог весть с какими мечтами.
Утром розовый гроб Кондратьева был обвит цветами и, орошенный горючими слезами товарищей, опущен на «Братском кладбище» в могилу.
Для перевозки тела на Северную, адмирал Панфилов дал свой адмиральский катер и сам вместе с генералом Заливкиным и с другими офицерами нес гроб юноши-героя от его квартиры до бухты.
Служил на 10 батарее резервного батальона. Это был маленький, слабый, тщедушный юноша, похожий на десятилетнего мальчика. Офицеры и солдаты очень его любили. Солдаты оберегали его и называли «наш маленький барчук».
Местный житель, страстный охотник, Сергеев превосходно знал окрестности, и всегда водил ночные секреты, и участвовал в вылазках. Его крошечной фигурке удобно было неприметно ползти по земле. Эта охота скоро обратилась у него в страсть. Не было ни одной ночи, чтобы он не провожал охотников в секреты или на вылазках.
В Севастополе у него были «детки», о которых он нежно заботился. Это были его маленькие брат и сестра. Они были сироты и жили у чужой женщины. В каждую минуту передышки старший брат навешал их и, как мог, помогал.
Однажды на вылазке Сергеев впереди всех вскочил в неприятельскую траншею. Перед ним стоял высоченный француз. Юнкер бросился к нему. Маленький, слабый, он едва управлялся с пехотным ружьем. Такой воин, конечно, не устрашил гиганта — француза. Тот без труда выбил из его рук ружье, схватил за шиворот и понес его к своим, как кошка котенка.
Наши матросы стремительно бросились за ним и отбили своего «маленького барчука».
— Чуть не задушил меня, проклятый! — рассказывал юнкер товарищам.
А они смеялись и шутили над его бессильной храбростью.
Юноша, во что бы то ни стало, мечтал заслужить Георгиевский крест.
— Вы все уже украшены... И я не хочу отставать от вас... Я буду стараться заслужить такую же награду, — говорил он своим сотоварищам.
Он был уже представлен ко кресту. Но не дождался этой награды.
В одну из вылазок, он, как и всегда, первый бросился в траншею. Но в то же мгновение упал с открытым ртом, пронзенный двумя пулями.
Уже в гробу дождался юнкер-герой желанной награды. Так все непрочно в жизни.
Когда хоронили юнкера и за гробом рыдая шли его «детки» и товарищи, то печальную процессию встретили Великие Князья Михаил Николаевич и Николай Николаевич. Они пошли за гробом, расспросили об убитом и приняли на свое попечение осиротелых детей.
«Оборона Севастополя и его славные защитники»
Прасковья Ивановна Графова приехала в Севастополь из Санкт-Петербурга чтобы ухаживать за ранеными. Это о ней писал С.Н. Сергеев-Ценский: «Сто восемьдесят шесть раненых перевязала в ночь с 26 на 27 мая в своем блиндаже на Корниловском бастионе боевая сестра милосердия Прасковья Ивановна Графова». 8 августа 1855 года Графова погибает от разрыва бомбы. В этот момент она занималась перевязкой раненого.
Прасковья Ивановна была пожилая женщина, большая чудачка, ее считали даже полупомешанной. Странностей у нее было очень много: она всех бранила, хвасталась своими важными знакомствами в Петербурге. Если хотела спать, забиралась в офицерские блиндажи и ложилась на чужие койки, так что хозяева должны были искать другого места для отдыха. Но она делила с севастопольцами смертельную опасность, показывала всем пример отчаянной храбрости, и в этом — ее большая заслуга. Всегда в короткой черной юбке и черной кофте, она ходила с партиями на вылазки, в бой; перевязывала раненых, как умела, ухаживала за ними под сильнейшим неприятельским огнем. Она жила на бастионе безвыходно и находилась на нем даже во время бомбардировок и штурма. Она ездила верхом по-мужски, и являлась к главнокомандующему без зова на обед, и говорила ему «ты».
Однажды он ей сказал:
— Прасковья Ивановна, я вас представлю к ордену за военные заслуги.
— Ну, ладно. Я еще посмотрю, какой ты мне дашь крест... Давай хороший, а то я и не возьму, — отвечала своим грубоватым голосом чудачка.
Однажды вечером Прасковья Ивановна сидела среди офицеров на бастионе. Все были веселы, шутили, смеялись, пели песни.
Вдруг слышат все, что летит бомба.
— Берегись! Наша! — закричал сигнальщик.
По звуку все догадались, что она должна упасть близко. Действительно, она ударилась в башню и скатилась по направлению к Прасковье Ивановне.
Каждый старался остеречься, как мог. Кто прилег на землю, кто прижался к траверзу, кто укрылся за фашину... Все, затаив дыхание, ждали страшной минуты. Бомба разорвалась. Опасность миновала, и все сбежались смотреть, что она наделала. Двум тяжело раненым солдатам старались подать первую помощь.
— А где же наша Прасковья Ивановна? — спросил кто-то.
— Действительно, где она? Была здесь сию минуту!
Бросились на поиски. Скоро прибежал один солдат и проговорил:
— Вот и нашу Прасковью Ивановну убило... Это — кусок ее платья... Я знаю... Царство ей небесное!
В руках солдата был, действительно, кусок хорошо знакомого черного платья... Все перекрестились. Всем стало грустно.
Действительно, далеко от того места, где сидела бедная женщина, нашли ее изуродованное, едва узнаваемое тело, разорванное на куски.
Мальчики от 10-летнего возраста являются на бастионы, где с необыкновенным самоотвержением под самым сильным неприятельским огнём остаются на батареях, помогая артиллерийской прислуге, поднося заряды и снаряды; так, сын матроса 37-го флотского экипажа Максим Рыбальченко, мальчик 12 лет, во время самого сильного бомбардирования города, в продолжение 5, 6 и 7-го чисел октября, собирал ложившиеся в Аполлонову балку ядра и носил их на бастион Корнилова… В настоящее время Максим Рыбальченко находится на батарее Камчатского люнета и исполняет обязанности нумера, подающего снаряды к орудию. Товарищ Рыбальченки, сын матроса 30-го флотского экипажа, Кузьма Горбаньев [14 лет] с первых дней осады Севастополя явился на бастион № 4 и просил командующего там определить его в число артиллерийской прислуги. 2 апреля Кузьма Горбаньев ранен и после перевязки возвратился к своему месту. Максим Рыбальченко и Кузьма Горбаньев за храбрость награждены медалями на Георгиевской ленте.
По прозвищу Горох
Горох (В. А. Даценко) попал на «непотребную» батарею Иванченко, который с отцом Гороха находился в приятельских отношениях.
В свободные часы Горох навещал своих товарищей и вообще любил пошляться по городу. В Севастополе по дворам и на улицах валялась масса нелопнувших неприятельских бомб и гранат; между ними попадались экземпляры в 5 и 7 пудов весом. Открылся новый промысел - разряжать бомбы и добывать из них порох. Эта операция стоила жизни многим солдатам и мальчуганам; некоторые бомбы имели ударные пистоны; при неосторожном перекатывании бомба взрывалась и, разумеется, разрывала в клочки неосторожного разрядчика.
Опыт научил осажденных известным приемам, уменьшающим вероятность поражения. Если от настигшей бомбы нельзя укрыться, нужно соблюдать следующее правило: когда бомба лопается в воздухе, следует стоять неподвижно, сократив объем тела до последней возможности; когда бомба упала на землю, следует быстро упасть и как можно плотнее прижаться к земле; в этом последнем случае бомба вырывает глубокую яму и при разрыве часть осколков летит наклонно вверх.
В таком именно положении очутился Горох на «непотребной» батарее: бомба грохнула на землю, в пяти шагах от него; Горох припал к земле. Раздался оглушительный треск; Горох был поднят без чувств; он был завален грудою камней и получил рану в голову. Его отвезли... на северную сторону, где был открыт госпиталь. Это случилось за четыре дня до отступления гарнизона из Севастополя. Хотя череп у Гороха оказался расколотым, Горох быстро стал поправляться, и уже 27 августа он наблюдал из амбразуры батареи переправу наших войск через наплавной мост из многострадального Севастополя на Северную его сторону. Будущий Николаевский городской голова и автор воспоминаний «Дети - защитники Севастополя».
Младшие сыновья Александры Толузаковой, сестры милосердия. Николай и Венедикт, помогали раненым на перевязочном пункте у Малахова кургана.
Охотником (добровольцем) участвовал в 18-ти вылазках, кроме того, ходил в стан неприятеля в одиночку. Отличался смелыми, инициативными действиями, храбростью и находчивостью в бою, особенно в разведке и при захвате пленных. Во время одной из вылазок, вооружённый одним только ножом, взял в плен троих французских солдат, во время другой под огнём врага вырыл около самой неприятельской траншеи кощунственно закопанное по пояс в землю тело погибшего русского сапёра и унёс его на 3-й бастион. В тело сапёра при этом попало 5 пуль.
В историю также вошли случаи, когда Кошка ночью утащил прямо из французского котла варёную говяжью ногу, а однажды средь бела дня увёл вражеского коня. Коня он потом продал, а деньги пожертвовал на памятник погибшему товарищу — матросу Шевченко Игнатию, спасшему жизнь лейтенанту Н. А. Бирилёву, под начальством которого ходили они в бой.
В вылазке 17 января (по другим данным — в ночь на 20 января) 1855 года П. М. Кошка был ранен штыком в живот, однако, по свидетельству хирурга Н. И. Пирогова[1], штык прошёл под кожей, не задев внутренних органов, и раненый вскоре поправился. В августе 1855 года ранен ещё раз — легко в руку.
За оказанные подвиги награждён Георгиевским крестом. В январе 1855 года произведён в унтер-офицерский чин квартирмейстера.
Знаменитым П. М. Кошка стал ещё в годы Крымской войны, и не только в Севастополе — по всей стране. В числе нижних чинов, награждённых Знаком отличия Военного ордена, был представлен командованием Великим князьям Николаю Николаевичу и Михаилу Николаевичу (Романовым), прибывшим из Санкт-Петербурга на службу в Севастополь. Начальник Севастопольского гарнизона вручил Кошке присланный Императрицей золотой нательный крест «Высочайшего Благоволения» на голубой ленте (который он носил навыпуск, как награду).
Пока в траншеях длился бой, наши молодцы, заняв ложементы, уже оборотили их против неприятеля. Цель вылазки была достигнута и охотникам было приказано отступить из траншей. Французы бросились за ними и снова ворвались в ложементы. Опять стычка, и французов прогнали. Шесть раз пришлось бросаться в штыки, сражаться с французами и прогонять их.
При одном из таких нападений, несколько французских стрелков прицелились в лейтенанта Бирюлева на самом близком расстоянии.
ИЗаметив это, матрос Шевченко перекрестился, кинулся вперед и заслонил своей грудью начальника.
Шевченко был любимый ординарец Бирюлева и сопутствовал ему на всех вылазках.
Пораженный несколькими пулями, самоотверженный матрос упал, не сказав ни слова, не издав ни звука.
Бирюлев бросился к Шевченку, но он был уже мертвый.
— Ваше благородие, не останавливайтесь! Нельзя теперь!.. Наши молодцы в третью траншею прочесались... Как бы беды не вышло! — остерегал своего начальника другой матрос.
Бирюлев бросился вперед и приказал отступить.
Охотники отступали в полном порядке. Французы преследовали. Для отражения их наши несколько раз переходили в наступление. С криками «ура» они врывались в траншеи, заваленные неприятельскими телами.
К неприятелю стали подходить подкрепления. Лейтенант Бирюлев приказал отступить к городу.
Охотники уже стали спускаться с горы, как к Бирюлеву подбежал один пехотный унтер-офицер.
— Нс ладно, ваше благородие, — сказал он. — Кажись, наш остался в неприятельской траншее. Слышно, по-нашему шибко ругается. Выручить бы!?
— Конечно, выручить! Назад! — крикнул Бирюлев.
Охотники повернули, бросились в траншею и выручили товарища. Затем они отступили к 3 бастиону, захватив в плен 2 офицеров и 7 человек нижних чинов и унося с собою тело матроса Шевченка.
Матросские сыновья Иван Рипнцын, Дмитрий Бобер, Дмитрий _Фарсюк и Алексей Новиков, — вспоминал очевидец, — пробыли все время на трех батареях, на которых служили их отцы, помогая в их трудной работе. Фарсюк, лишившись отца, поселился на батарее и стал под командою одного матроса служить при той же пушке, при которой служил его отец». Юнги тушили пожары, подносили ядра к орудиям, делали мелкий ремонт укреплений, помогали и при перевозках. Это Дмитрий Бобер и его друзья 5 октября 1854 года по просьбе адмирала II, С. Нахимова выложили крест из бомб и ядер на месте смертельного ранения адмирала В. А. Корнилова на Малаховом кургане.
Матрос Трофим Александров стремглав бросился к бомбе, жертвуя собой.
— Бережись, бережись! Курится, курится! — с ужасом кричали ему товарищи.
Но Александров знал, что делал: схватил земли и грязи, засыпал бомбу и залепил горевшую трубку. Она погасла. Матрос перекрестился и, толкнув ногой потухшую бомбу, шутливо крикнул товарищам:
— Эх вы, солдатами зоветесь, а курицы боитесь!
Николай Пищенко был сыном матроса 2-й статьи 37-го флотского экипажа Черноморского флота Тимофея Пищенко, служившего комендором на батарее Г.Н. Забудского. Мальчик находился при отце на батарее с самого начала обороны Севастополя. После того, как отец погиб, мальчик остался на батарее, и участвовал в обороне, стреляя из мортир на редуте Шварца под руководством опытного матроса. После его гибели, Николай не покинул поле боя и до конца осады Севастополя один справлялся с мортирами.
Узнав от командира редута лейтенанта Д. С. Ханджогло о юном герое, главнокомандующий русской армией князь М.Д. Горчаков наградил Николая Пищенко серебряной медалью «За храбрость» и приказал отправить его на Балтийский флот в школу кантонистов Гвардейского экипажа, где медаль ему заменили на знак отличия Военного ордена на Георгиевской ленте. В 1866 г. матрос II статьи 3-й роты Николай Пищенко за выслугу лет был уволен от службы в 22 года.
Во время обороны Севастополя Дарья Михайлова, не имевшая медицинского образования, в числе первых среди «севастопольских патриоток» — жен, сестёр, дочерей участников обороны, оказывала помощь раненым и больным защитникам Севастополя. На свои средства она оборудовала первый походный перевязочный пункт. У неё в повозке нашлось белье для перевязки, уксус, вино было роздано для подкрепления ослабевших. Не зная её фамилии, долгое время её называли Дашей Севастопольской.
«Севастопольской» её окрестила народная молва, под этим именем она сохранилась в воспоминаниях врачей — участников войны. И только недавно, в Центральном военно-историческом архиве были найдены документы на имя Дарьи Лаврентьевны Михайловой.
За свой подвиг во время войны была награждена императором Николаем I золотой медалью с надписью «За усердие» на Владимирской ленте для ношения на груди. Сверх того, ей было даровано пятьсот рублей серебром и заявлено, что «по выходу её в замужество Государь пожалует ещё 1000 рублей серебром на обзаведение». Кстати, золотой медалью «За усердие» награждались лишь имеющие три серебряные медали. Приказ о награждении во исполнение воли Его Величества был объявлен по всему Черноморскому флоту.
В ночь с 11-го на 12-е Февраля французы собрали близ Селенгинского редута свои войска и решили штыками выбить нас из него. Пять лучших батальонов французских войск неожиданно бросились на части Волынского полка. Генерал Хрущев достойно встретил храброго врага, и пошел работать штык в ночной темноте.
Во время рукопашной схватки чуть не погиб генерал Хрущев: офицер-зуав замахнулся уже на него саблей, но горнист Павлов горном вышиб саблю из его рук, а рядовой Белоусов приколол зуава штыком.
Бомба ворвалась в каземат 5 бастиона. Народу там было много. Матрос 43 флотского экипажа Григорий Палюк не задумался. Мигом зачерпул он шапкой воды и подскочил к бомбе, чтобы залить се. Но бомба не дождалась, лопнула, оглушила всех, многие попадали.
— Пропал наш Палюк! — сказал кто-то из солдат, дико озираясь.
— Царство ему небесное! — проговорил другой голос.
Рассеялся дым, и что же увидели: лихой матрос жив, невредим, но сильно оглушен разрывом. Он стоял около лопнувшей бомбы с шапкой воды в руках, с вытянутым лицом, с разинутым ртом.
— Ишь, ишь... Не успел... Неховайсь разорвало... Ишь, ишь... — растерянно, недоумевающе повторял он.
21 января 1855 года Бакунина в числе сестёр Крестовоздвиженской общины начала работу на театре военных действий в бараках осаждённого Севастополя. Николай Пирогов в воспоминаниях с восхищением и уважением пишет не только о бескорыстии, редком трудолюбии, но и о мужестве и бесстрашии сестры Екатерины. Он вспоминал: «Ежедневно днём и ночью можно было застать её в операционной, ассистирующей при операциях, в то время когда бомбы и ракеты ложились кругом. Она обнаруживала присутствие духа, едва совместимое с женской натурой». Вдохновляло сестёр и то, что фронтовое начальство ценило их помощь, приравнивая её к подвигу. Пирогов, а также посещавшие госпитали вице-адмирал Павел Нахимов, генералы считали их незаменимыми помощницами. По поручению Пирогова Екатерина Бакунина в конце 1855 года возглавила новое отделение медсестёр для перевозки раненых в Перекоп. Позднее она получила предложение возглавить Крестовоздвиженскую общину. Пирогов писал ей в письме: «Не отговаривайтесь и не возражайте, здесь скромность неуместна… Я вам ручаюсь, Вы теперь необходимы для общины как настоятельница. Вы знаете её значение, сестёр, ход дел, у Вас есть благонамерение и энергия.… Не время много толковать — действуйте!» На этом посту Бакунина оставалась вплоть до 1860 года. Она ездила по всем военным госпиталям Крыма и «сделалась примером терпения и неустанного труда для всех сестёр Общины».